— Приснится же такое, — недовольно сказал Мэтью, открыв глаза, вглядываясь в ярко-голубое, утреннее небо за окном. Он приподнялся на локте, зевая. Взяв серебряную чашку с кофе, юноша крикнул: "Джимми!"
— Да, хозяин, — невысокий, чернокожий парнишка просунул голову в дверь.
— Ванну, — коротко приказал Мэтью. "И оседлай мне лошадь. Я хочу проехаться верхом перед лекциями".
Он сел в пахнущую лавандой, теплую воду, и, блаженно опустил веки: "Вот же мерзавец этот Натаниэль. Как чувствовал, что я его хотел отправить в "Дом радости", сбежал. Ничего, там все убрано. Трупы уже давно в реке, а к следующему лету привезу новых постояльцев. Можно Джимми туда отправить, кстати. К следующему лету я уже буду отцом, — Мэтью озорно улыбнулся, — придется приехать в поместье к родам, иначе нельзя".
Вытираясь, юноша ворчливо сказал слуге: "Неси костюм для верховой езды. Приведи тут все в порядок, — Мэтью указал на гостиную, где были разбросаны пустые бутылки вина, и стояла стопка фарфоровых тарелок с объедками.
— Фи-Бета-Каппа, — хмыкнул он, посмотрел на серебряный ключик, что висел на цепочке от часов. "Правильно, масонской ложи у нас пока нет, только разговоры ходят о ее создании. Так хоть мы, студенты, в тайное общество объединились".
Мэтью отпер большую шкатулку черного дерева и посмотрел на склянку с лауданумом. "Нет, — встряхнул головой юноша, — нельзя. Потерпи до вечера". Он, было, протянул руку к склянке, но, одернув себя, развернувшись на каблуках — спустился вниз, во двор. Он принял от Джимми поводья красивого, белого жеребца. Вскочив в седло, посмотрев на небо, Мэтью улыбнулся.
Юноша выехал на устланную палой листвой дорожку университетского парка. Он оглянулся, и погладил по холке коня: "Через два года я уже буду адвокатом. Утрем нос Дэниелу. Это если его раньше не убьют, конечно".
Мэтью ехал легкой рысью, и что-то насвистывал. Остановившись над обрывом, полюбовавшись широкой рекой, он услышал сзади стук копыт.
Невысокий, светловолосый, изысканно одетый мужчина выехал на поляну. Придержав коня, он вежливо спросил: "Мистер Бенджамин-Вулф, если не ошибаюсь?"
— С кем имею честь? — высокомерно ответил Мэтью.
— Красавец, — хмыкнул Джон, глядя на золотистые, пышные, словно сено, волосы. "Блестящий студент, профессора на него не нахвалятся. Президент этого их тайного общества. Таким кто только в молодости не увлекался, юнцы обожают всякие секреты. Вот и прекрасно".
— Можете называть меня мистер Джон, — мужчина спешился. "Давайте прогуляемся, мистер Бенджамин-Вулф, у меня есть к вам деловое предложение. Я представляю интересы его Величества в колониях. Негласно, конечно".
— Разумеется, — Мэтью сглотнул: "Ну и глаза. С этим господином точно — шутить нельзя".
— Я прочитал ваше эссе о Юлии Цезаре, — сказал Джон, когда они медленно пошли по тропинке вдоль берега. "Очень изящный слог, латынь у вас отменная. Впрочем, ваш старший брат — тоже хорошо пишет".
— На другие темы, — ореховые глаза заблестели смехом.
— Верно, — согласился Джон. "Вы сколько языков знаете, мистер Бенджамин-Вулф?"
— Просто Мэтью, — запротестовал юноша. Он обаятельно улыбнулся: "Немного. Французский — он у меня как родной, у меня был наставник-креол, из Нового Орлеана, немецкий, испанский, итальянский. Ничего, — Мэтью развел руками, — экзотического".
— Да, — задумчиво проговорил Джон, — китайский нынче только иезуиты и учат. Впрочем, как и русский. Вот что, Мэтью, — он приостановился, — я не буду ходить вокруг да около. Вы из семьи лоялистов, — он поднял ладонь, увидев, что юноша открыл рот. "Ваш старший брат, — усмехнулся Джон, — меня в данный момент не интересует, и вообще, — мужчина поморщился, — я не хочу вас использовать для таких мелких дел, для этого есть военные. Вы, кажется, женаты? — Джон поднял бровь.
— Да, — Мэтью кивнул, — мы с Мартой знакомы с детства. Она очень милая, домашняя девушка. Я ее, разумеется, ни во что не посвящать не собираюсь.
— Очень правильно, — Джон потер подбородок. "Вы мне потом понадобитесь в Европе, Мэтью. А сейчас спокойно учитесь, получайте диплом".
— Я даже не сказал, что согласен, — промелькнуло в голове у юноши. Он наклонился, и поднял золотой лист дуба: "Мне, наверное, надо что-то подписать, мистер Джон?"
Мужчина махнул рукой. "Дорогой мой Мэтью, в нашем деле — чем меньше оставляешь за собой следов, тем лучше. Особенно бумажных. Вас найдут, когда придет время". Джон помолчал: "Уверяю, у вас будет такая увлекательная жизнь, что лауданум вам больше не понадобится".
Юноша покраснел: "Откуда вы…"
— Не мог же я не проверить ваши комнаты, — пожал плечами Джон. "Ну, — он подал руку юноше, — всего хорошего, вам пора на лекции. Рад был познакомиться".
— Я тоже, мистер Джон, — тихо ответил Мэтью.
Джон пришпорил коня. Уже подъезжая к воротам университета, он подумал: "Лауданум. В конце, концов, его в Лондоне налево и направо прописывают. Ее Величество от бессонницы его принимает. Безобидное средство".
Он в последний раз оглянулся на белокаменный шпиль церкви. Вдохнув свежий ветер с реки, Джон пробормотал: "А теперь к Делаверу. Мы там проиграем, несомненно, несмотря на все усилия Кинтейла и остальных. Надо уходить, пока еще есть возможность — с честью, а не то нас, вышвырнут отсюда. Да только лондонские упрямцы меня как три года назад не слушали, так и сейчас — не послушают".
Джон посмотрел на ясное, чистое небо — от вчерашних туч не осталось и следа. Он повернул коня на северную дорогу.
Река Делавер
Тяжелые, серые льдины ворочались под сильным ветром с запада. Уже темнело. Высокий, с заметной сединой человек, в голубом, потрепанном мундире Континентальной Армии, присев, потрогал снежную кашу, что летела на низкий берег реки.
— Ваше превосходительство, — раздался молодой голос сзади, — давайте отойдем, гессенцы могут вас увидеть и начать стрелять.
— Тут восемьсот футов до противоположного берега, — сварливо сказал Джордж Вашингтон своему адъютанту, — ни одна пуля не долетит. Что там у нас с переправой?
— Пригнали сорок даремских лодок, плоскодонки с усиленными бортами, — отрапортовал Дэниел, — мы их уже спрятали в камышах, около дома паромщика.
— Надо еще две баржи, а лучше — три, — велел генерал, поворачивая к низкому, каменному зданию таверны Мак-Конки. "Восемнадцать пушек, — посчитал Вашингтон, стряхивая снег с мундира, — и лошади. Вода такая, что если кто-то в нее упадет — тут же и замерзнет. Плавать у нас почти никто не умеет. Но другого пути нет, — он обернулся. Взглянув на тусклые огоньки лагеря британцев, еле видные в поднявшейся метели, генерал спросил: